ТЕСНЫЕ ВРАТА

"Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.
(Матфея, гл.7, 13-14)"

ГЛАВНАЯ

СВИДЕТЕЛЬСТВА
ПУТЬ К БОГУ
ПРОПАДАЛ И НАШЕЛСЯ
Я СЛУЖИЛ САТАНЕ
ИСПОВЕДЬ ФАРИСЕЙКИ

СТАТЬИ

ОБ АВТОРЕ

ПРИГЛАШАЕМ ПОДПИСАТЬСЯ НА НАШУ РАССЫЛКУ:

Рассылки Subscribe.Ru
В начале было Слово
 

Пропадал и нашелся.
Все, что найдет здесь читатель, не автобиографический очерк. Это не пропагандная листовка. Это - краткое повествование о величайшем событии - о встрече с Иисусом Христом.
Желание, которое руководило мною, одно: в немощи послужить людям, не имеющим ни опоры, ни поддержки, ни надежды в этом мире.
Путь, на котором нашел меня Господь, не был особенным. По этому пути и сегодня идут миллионы людей. Они похожи на мертвую рыбу, плывущую по течению воды. Они не имеют силы противостать влечению греха и потому одни из них стыдятся своего прошлого, другие угнетены настоящим и очень немногие думают о будущем. Но и эти немногие строят свое будущее только на земле, не желая подумать о своей бессмертной душе.
Мой рассказ - свидетельство. Оно подобно свидетельствам того множества людей, живших на "широкой улице", которые, встретившись со Христом, ожили для новой жизни.
И я принял эту новую жизнь от Иисуса Христа и потому в сердце имею постоянную радость спасения.
Способен ли эту радость понять тот, кто не пережил, не почувствовал отчаяния погибели!?
Вспоминаю случай из моей жизни. В позднюю, холодную осень я переплывал большую реку на пароме. Паром был переполнен народом. Поскользнувшись, я упал в воду. Казалось, мои ноги стали свинцовыми; еще мгновение - я буду под водой. Голос мой оборвался и я еле нашел силы, чтобы крикнуть: "спасите!''... Но никто не обращал на меня внимания. Сознание, что через мгновение я погибну под водой навеки, наполнило мое сердце отчаянием. Вдруг, я увидел конец брошенного мне каната. О, как я ухватился за него! Если мои руки не выпустят каната, буду на берегу, - думал я. Вскоре я стоял на лугу, дрожа от холода. Сердце же ликовало от радости. - Покажите мне человека, который первый увидел меня утопающего и бросил мне веревку, - просил я людей. Мне хотелось поблагодарить его, так как он спас меня от смерти.
В нашей жизни все люди подобны пловцам на другой берег. Этот берег - вечность. Житейские волны бросают нас из стороны в сторону. Челн наш ненадежен. Хотя он сам по себе не тонет, но имеет множество пробоин, через которые наполняется водой. И потому гибель неминуема. Грех, подобно воде, заполняет этот мир и потому земля и все, что на ней, находится под печатью осуждения. Об этом говорит вечно живое Божье Слово. И потому тот, кто беспечно смотрит на жизнь, находится в большой опасности.
Но Творец неба и земли не оставил грешников в безнадежном положении. Он давно позаботился о них. Для спасения людей Он предложил надежный ковчег и верную пристань. Ковчег этот - Христос. И потому, утопающему не следует "хвататься за соломинку", как говорят в народе, но надо с верою прийти к Иисусу Христу, как личному Спасителю. Он приведет к желанным берегам.
Это я сделал 14 августа 1948 года.
Об этом и будет мой рассказ.
Я родился и вырос в советской России. Учился в советской школе. Этого было достаточно, чтобы мало знать, если совсем ничего не знать о Боге.
Мать умерла от истощения. Отец же, бывший лесничий, ушел из дому от социальных преследований. С тех пор я оказался выброшенным на улицу, по которой бродило множество людей в поисках куска хлеба.
В детстве я пас коров. Уже тогда родилась и жила во мне жажда к познанию мироздания. Ведь как красиво устроена земля!..
Вот передо мной, на порыжевшей от солнца траве, раскинуто серое полотенце, а на нем скромный обед: чашка теплого картофельного супа и ломоть черного хлеба. Осенив себя крестом, пастух Ануфрич энергично переломил хлеб и подал мне со словами:
- Подкрепляйся, чем Бог наделил.
В полуденный зной стадо отдыхало под ветвистыми березами. Птичий хор, не умолкая, пел свои песни, будто не было конца чудной свадьбе пернатых. Я наскоро ел свой обед и, повернувшись на спину, долго смотрел в бесконечное голубое небо.
- Есть ли на свете такой человек, который бы знал, что было вначале? - размышлял я.
Павел Демьянович, местный учитель, говорил:
- Не верьте "поповским сказкам". Земля и все другое само собой произошло. Наукой доказано.
- Но почему же теперь ничего не происходит само собой, - вставал передо мной вопрос. Вот, допустим, ложка, которою я ел суп. Ее ведь кто-то делал, чтобы потом человек ею мог кушать. Если моя простая ложка или алюминиевая чашка не произошли сами собой, то как же такая огромная и красивая земля произошла сама собой?
- Человек произошел от обезьяны, - говорил далее учитель. Англичанин Дарвин доказал это.
- Ну, хорошо, - размышлял я по-детски, - а от кого же обезьяна произошла? От другого животного. А то, другое животное, от кого произошло? От другого, более простейшего. А то, другое, простейшее, от кого произошло? Из живой клетки. - О клетке я имел очень отвлеченное понятие, но все же мысли шли в том направлении - А та, живая клетка, от чего произошла? Из воды и воздуха. А вода и воздух от чего произошли? Вода и воздух всегда были. Уж это мне никак не нравилось. Но и в таком случае, почему же теперь не рождаются живые клетки из воды и воздуха?
Я старался припомнить каждое слово, сказанное учителем по этому вопросу. Но всегда мои размышления обрывались на живой клетке, и дальше не было дороги.
Тогда я обращался к Ануфричу, старику с белой, как капустный лист, окладистой бородой. Одевался он всегда в один и тот же костюм, который нельзя было назвать ни сюртуком, ни халатом, ни пальто, до того лохмотья обезобразили первоначальный его вид.
Славный старик не мог удовлетворить мою любознательность. Растягивая слова, охрипшим от простуды голосом он повторял одни и те же фразы:
- Испортился ныне народ, вконец испортился... Молоко на губах не обсохло, а вишь, куда его потянуло?.. Скажи ему, сколько лет земле?.. А я почем знаю..."
Прищуривая и без того узкие глаза, поросшие густыми поседевшими бровями, Ануфрич поднимал голову к небу, словно искал там ответа, и через минуту добавлял:
- Богу это ведомо, а не мне. Вот и мой тебе ответ. - На этом наш разговор заканчивался.
Закрыв глаза, я мыслями уносился в неведомые большие города. Там есть трубы с большими увеличительными стеклами. Говорят, через эти трубы можно увидеть на небе самую маленькую звезду. О, там люди знают о многом!.. И как мне хотелось заглянуть в ту волшебную трубу, чтобы найти разгадку многочисленным вопросам детской фантазии!
Прошло несколько лет. Удивительным образом сложились обстоятельства в мою пользу. Я ушел из деревни в город. Добрые люди помогли мне поступить на рабочий факультет, а спустя несколько лет, в институт. Суровая действительность города оказалась страшнее деревни. Это были годы борьбы за кусок хлеба. В зимнее время я ходил по домам, пилил и колол дрова, а летом на два месяца уходил снова в деревню.
Мне тяжело вспоминать первые годы учения. Я жил месяц на сорок пять рублей государственной стипендии, из которых двенадцать рублей платил за маленькую комнатушку на окраине города. От завтрака я отказывался, а, возвращаясь с занятий, становился в очередь и покупал фунт черного хлеба и немного сахару. Это и составляло мой обед и ужин. Два раза в неделю я мог позволить себе зайти в столовую для студентов. Я брал борщ или суп и полфунта хлеба, что составляло 65 копеек.
С одеждой обстояло дело не лучше. В одной рубашке-"косоворотке" я ходил на занятия весь учебный год. Когда она становилась грязной, я снимал ее и вечером мыл под рукомойником. Мыл почти без мыла, потому что оно стоило деньги. За ночь рубашка высыхала, я разминал ее руками, и утром она была снова на моих плечах.
Томительными были последние часы занятий. Тошнило. Рот наполнялся слюной, в животе появлялась боль. В такие минуты в голове была одна мысль: Кушать... Кушать... Кушать...
Вспоминаю один из таких часов. Я сидел за столом и смотрел на доску, где решали геометрическую задачу. Но думалось об ином: "Как устроить сегодня обед?" До получения стипендии оставалось более недели, а в кармане было только 30 копеек. Учитель математики, хромой, неопределенных лет человек, с женским и в то же время строгим выражением лица, всегда чем-то недовольный, по глазам умел читать мысли студентов.
- В., к доске! Продолжайте решение задачи...
Меня бросило в пот, но дело не продвигалось вперед. Урок затягивался. Все молчали. Учитель сидел с искривленным ртом, словно там был уксус, и молча смотрел на меня. Наконец, он встал и произнес обычным тоном:
- Удивительно способный юноша, но ужаснейший лентяй. - На последних словах он сделал особое ударение - Зачем ломиться в окно, если есть двери?..
Прозвенел звонок, а я все еще стоял перед учителем, выслушивая его строгие наставления. Он не знал, что в ту минуту темно-серая рублевая ассигнация была для меня интересней самой интересной геометрической задачи.
Однажды я оставил студенческое общежитие и снял дешевую комнатушку в отдаленном и глухом районе города.
Помню холодный январский день. Я простудился и вернулся с занятий раньше обыкновенного. Уже во дворе я услышал звуки унылого трогательного пения. Оно доносилось из комнаты моей хозяйки. Это была одинокая старушка лет шестидесяти. Ее старый, сгорбившийся домик состоял из двух комнат и нескольких коморок. Одну занимал я.
Прасковья Ивановна, как звали мою хозяйку, любила днями сидеть в своей комнате и пить бурый липовый чай. Стены другой комнаты были уставлены изображениями "святых угодников" и другими иконами.
Услышав это необыкновенно пение, я приоткрыл комнату Прасковьи Ивановны. Несколько стариков и старушек стояли перед большой иконой, изображавшей Деву Марию с Младенцем на руках. Человек, облаченный в черное, стоял на коленях.
Стараясь сохранить тишину, я осторожно прикрыл дверь и прошел в свою "келью". Было ясно, что здесь происходило тайное богослужение.
К тому времени в городе не осталось ни одной церкви. Церковными зданиями правительство пользовалось "для нужд народного хозяйства и культурно-просветительной работы", устраивая в них склады, клубы, школы, избы-читальни и прочее.
Я сел у окошка, всматриваясь в улицу. Молчаливые деревья бесшумно осыпали иней. Предзакатное солнце косыми красными лучами скользило по крышам соседних домов. На сердце лежала необыкновенная тоска. Голод в желудке и холодная келья действовали на душу удручающе. И я еще раз увидел, насколько безрадостна и неинтересна жизнь человека на земле.
Вот за стеной люди молятся Богу. У них хотя вера есть. Значит, есть и надежда. А у меня что? - рассуждал я. Я принадлежал к категории людей, считавших религию "опиумом для народа" (по выражению Ленина). Но в эту минуту у меня появилось желание открыть двери и вместе со старушками стать на колени, чтобы рассказать Божьей Матери обо всем, - как тяжело мне жить на свете. Хотелось рассказать Ей все, как своей матери, если бы она, вдруг, встала из холодной, занесенной снегом могилы.
Вскоре заскрипели двери. Поодиночке, чтобы быть незамеченными, посетители Прасковьи Ивановны начали расходиться. Несколько минут спустя, ко мне постучала Прасковья Ивановна. Она хорошо знала, что богослужения на дому противозаконны и потому могут принести суровое наказание. Но на ее лице я не увидел страха. Наоборот, на нем отражалась тихая, спокойная радость, словно она видела себя королевой в потустороннем мире. Даже ее морщинистое лицо порозовело.
- А мы, Николаша, Богу молились, - возбужденно сказала она. - Что ты на это скажешь? А?
Я молчал, не зная, что ответить.
- И за тебя молились, чтобы Бог помог тебе в твоей жизни.
- Благодарю Вас. Как раз я в этом теперь нуждаюсь. - А веришь ли ты в Бога? Ведь вас теперь учат, что Бога нет, есть какая-то материя...
- Должно быть Бог есть, но я Его не знаю, - ответил я. - Понимаю тебя, мое дитя, - сказала хозяйка и мигом вышла из каморки. Через минуту она вернулась, держа в руке старую, порыжевшую книгу и бронзовую иконку.
- Вот тебе образ Божьей Матери, Заступницы нашей. Она о всех печется, всем помогает. А вот здесь, - она раскрыла книгу - есть молитва, "Достойно есть" зовется она. Ты, Николаша, ее заучи. И, посмотрев внимательно мне в глаза, добавила - Вот тебе мой совет, слушай: два разочка в день, утром и вечером, поставь иконочку на стол, да двери на крючок не забудь закрыть, читай эту молитовку три раза, осеняя себя крестом... А "Отче наш" ты знаешь?
Я утвердительно кивнул головой. - Покойная мать еще в детстве научила.
- Вот, хорошо. И "Отче наш" читай. Сам Христос, Сын Божий, когда жил на земле, учил так делать. Немного помолчав, она добавила:
- Только, смотри, не многим про то сказывай. Сам знаешь, какой народ теперь пошел. Родному брату не верь, а не то, что другу.
И здесь она, как бы в подтверждение сказала:
- Как написано: восстанет народ на народ и сын будет против отца..."
- А как же Вы, Прасковья Ивановна, мне доверяете? - спросил я, не мало тому удивляясь.
- А я знаю, что ты в НКВД не пойдешь, чтобы донести на меня. Ведь я же бедная, одинокая старушка... А вчера читала твои стихи к матери и слезу не удержала. Сама покатилась непрошеная..."
На морщинистое, как губка, лицо упало несколько брильянтовых слезинок. Она, будто не замечая, смахнула их ладонью, а сама продолжала:
- Жалко мне тебя стало. Я и решила тебе про то сказать. - Я принял из ее рук молитвенник и иконку.
Величиной в спичечную коробку, покрытая синим налетом окиси, иконка изображала Деву Mapию с поднятыми до плеч руками. На груди Девы Марии сидел мальчик Иисус Христос.
Все люди склонны к суеверию. Будучи почти атеистом, я все же принял эту икону, как талисман. Но обещание молиться осталось только на устах.
Прасковья Ивановна приоткрыла мне двери в закрытую православную церковь. Она имела удивительное чутье предвидения. Многие события, пережитые мною, она видела наперед. Правда, ее пророчеству я не придавал тогда никакого значения, но помню, как она мне говорила: "Ничего, Николаша, не унывай. Бог тебя не оставит. Падут возле тебя тысячи и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизится"... что-то в этом роде говорила она на церковно-славянском языке. Прошло несколько лет и, когда слева и справа меня падали тысячи, я не раз вспоминал Прасковью Ивановну.
К тому времени я познакомился с религиозным вопросом, так как он связан с историей России. Но советская историография имела определенную целеустановку, и к таким историкам, как Платонов, Костомаров, Соловьев, даже Ключевский подходила довольно осторожно. В оценке всех исторических событий нужно было придерживаться строго партийного взгляда, и потому многое оставалось скрытым или неясным.
Поговорить о старине любила и Прасковья Ивановна. Вместе с теплыми утешительными словами она ежедневно приносила мне тарелку горячих щей, присаживалась у моего стола и рассказывала о всем, что она когда-то видела или о чем когда-то слышала. Из ее рассказов я черпал много нового... Любила рассказывать о жизни старцев, об их чудодеяниях, об обновлении икон и тому подобное.
"Свежо предание, да верится с трудом", думал я иногда про себя. Когда же я начинал говорить о жизни священнического чина, приводя яркие факты, Прасковья Ивановна искала другую тему. Ведь этот вопрос был и есть большим подспорьем в руках атеистической пропаганды. Очевидно, даже и Прасковья Ивановна в жизни многочисленного класса церковнослужителей видела больные места. В таких случаях верным щитом для нее была безупречная жизнь Серафима Саровского, Сергея Радонежского, Иоанна Кронштадского и других подвижников православия. О них и о монастырской жизни не раз рассказывала мне Прасковья Ивановна.
Все же для меня осталось тайной, каким образом люди, уходившие в пустыни основывали монастыри и вскоре становились сами обладателями колоссальных средств, лесов, пашен, рек и даже деревень. "О, дитя мое", говорила Прасковья Ивановна, вздыхая: "нет прежней Руси... За грехи наши тяжкие наказал нас Господь. Не слышно теперь колокольного звона, что когда-то радовал людей по утрам. Это там, в Карховском монастыре звонили" и она показала рукой: "Братия звала к заутрене. А теперь и душу усопшего негде помянуть."
Слушая эти жалобы, невольно приходили на память рассказы из жизнеописания Иоанна Грозного. Он был набожный человек. Совершая казни, он заносил имена казненных в поминальные книги (синодики). Потом эти имена рассылал по монастырям. Эти книги сохранились до наших дней, как любопытные памятники. Число жертв доходило иногда до четырех тысяч. Братия поминала их за особые поминальные вклады, что было одним из многочисленных источников богатства монастырей и всей господствующей церкви того времени. О, эта черная страница религиозной жизни русского народа и до сего дня держит многие искренне жаждущие души в плену неверия!..
Помню, как однажды, знакомясь со сборником исторических первоисточников, я пригласил Прасковью Ивановну и читал ей об Александровском монастыре (возле Москвы), где когда-то царь Иоанн Четвертый избрал братию - триста опричников, а князя Афанасия Вяземского облек в сан келаря. Братию он одел в монашеские скуфейки и черные рясы, а сам лазил на колокольню звонить к заутрене, а потом читал и пел на клиросе и долго коленопреклоненно молился. Историк Ключевский описывает, что когда "после обедни, за трапезой веселая братия опивалась и объедалась, царь за аналоем читал поучения отцов церкви о посте и воздержании, потом обедал сам, после обеда любил говорить о законе, дремал или шел в застенок присутствовать при пытках заподозренных." (Том 2, стр. 188.)
Такие эпизоды характерны мертвому христианству. Не удивительно, что Россия за короткое время стала рассадницей атеизма. Теперь мне стало ясно, что нет большего ущерба делу Христову, как попирание Его заветов людьми, носящими Его имя. Вот почему и тогда со многими доводами Прасковьи Ивановны я не мог согласиться.
- Уж слишком много ты знаешь... Меньше будешь знать, лучше будет. Потому за хлебом в очередь стоим, что люди теперь много знают, - отвечала мне почтенная старушка. А после, уходя от меня ко сну, улыбаясь, говорила:
- Мне с тобою поговорить, как чаю попить. Вот посижу у тебя и душу отведу.
Я понимал ее хорошо. День за днем она сидела в доме и ни с кем не разговаривала, кроме как с кошкой да коровой, которая к слову сказать, была единственным источником ее существования.
Прасковья Ивановна не сделала меня религиозным человеком, но научила меня думать о бессмертии человеческой души. Я понял, что человек - великая загадка. Она известна только его Творцу. Жизнь - лабиринт. Но где та стрелка, которая показала бы человеку путь к познанию смысла жизни, путь к познанию Истины? Где та нить, которая могла бы вывести и меня к истинной свободе?
Это миссия Бога. Это может сделать только Бог. Но почему же Он не открывает этот путь людям? - думал я. Тогда я еще не знал, что об этом Бог позаботился давно и послал на землю Свое живое Слово, ставшее плотью, "полное благодати и Истины." Я не знал, что Евангелие - Божие откровение, данное человекам, "как светильник, cияющий в темном месте." (2Петра 1:19).
Я пробовал иногда молиться, но смысл этих молитв не доходил до моего сознания. Завет Прасковьи Ивановны оставался невыполненным. Многое оставалось для меня непонятным. Но я верил, что придет время, когда неизвестное станет известным.
Как заботливо и старательно Дух Святой приготовлял во мне почву, чтобы спустя десять лет бросить в сердце живое семя Своего Слова! Я не сомневаюсь теперь в том, что эту работу производит Господь через Святого Духа в каждом жаждущем человеке, пришедшем в этот мир, как преддверие вечности.
Со студенческой скамьи я не вынес ничего, что научило бы меня разумно жить на свете. Я не почерпнул там силы, которая сдерживала бы меня от греховных наклонностей.
Я научился курить, хотя первая папироска казалась мне страшно противной.
Мне полюбилось вино, и вскоре я был неплохим знатоком качества спиртных напитков.
Первый заработанный рубль я отнес в театр, чтобы посмотреть там "Грозу" Островского.
Но вскоре разразилась настоящая гроза. Она докатилась и до меня. Страшные тучи войны нависли над моей Родиной. Они нависли и над моей головой. И здесь сразу обнаружилась несостоятельность марксизма. Марксизм не выдержал и разъехался по швам.
Кроме иконы, что носил в кармане, я повесил на шею крест. Эти вещи я тщательно прятал от своих сослуживцев, но вскоре увидел, как то же самое делали и многие другие мои сверстники. Среди них некоторые уже были членами коммунистической партии. В оправдание один из таких партийцев сказал мне:
- Пока гром не грянет, русский мужик не перекрестится.
Я согласился с ним, добавив, что это лучшая характеристика всех людей нашего века.
22 июня 1942 года, ровно в годовщину войны, в одном из жарких боев с немецкими оккупантами, я молился Богу и в душе говорил: "Великий Бог! Ты имеешь силу спасти каждого человека... Спаси и сохрани меня... Помилуй и прости... Я буду всегда молиться и делать только хорошее"...
Не зная истины Божьей и характера Его любви, я готов был пойти на такую сделку с Богом, чтобы сохранить жизнь. Я видел, что в тех обстоятельствах никто мне не может помочь, кроме Бога.
Чудом Господь сохранил меня. Из ста сорока человек, участвовавших в этом сражении, уцелело только тридцать шесть.
Но вскоре я начал забывать об обещаниях, данных Богу. Я продолжал жить дальше по обычаям этого мира. Только несколько первых дней я нашел силы держать себя в страхе Божьем.
19 августа того же года, в пять часов утра, на поле, между деревнями Яковлевка и Лощихино (на Смоленщине) у подножия высоты 265.7, покрытых трупами двух сибирских полков, смерть снова заглянула мне в лицо. И я снова повторял известные мне молитвы еще более усердно и настойчиво. "Моли Бога о мне, святый угодниче Божий Николай... " - была моей постоянной молитвой.
Мне стыдно было поднять очи к небесам и потому я нашел посредников в Николае Чудотворце и Деве Марии.
Но вот опасность снова миновала, а моя жизнь по-прежнему хромала на оба колена. Картежная игра в условиях фронта стала моим излюбленным занятием. Порою я просиживал ночи в землянках за примитивным столом в среде шумных и безразличных к жизни людей.
Два духа, жившие во мне, продолжали войну. Один говорил: "Делай... Это приятно. Хорошо." А второй: "Разве ты забыл 21 июня и 19 августа? Разве ты не давал обещания Господу этого больше не делать?"
Печально было, что победу одерживал нехороши дух, гость с плохой славой. Он умел так хитро успокоить и убаюкать меня, что мне ничего не оставалось, как дать ему руку и черное назвать белым.

Скучная серая осень. Под хмурым дождливым небом, на изрытой снарядами земле, в деревянном бараке, словно в гробу, люди ожидали своей смерти.
Мир для меня не существовал. Была война, грозная, суровая бойня. Был начальник лагеря, Густав Компас, немец, с редкими, торчащими, как у кота, усами. Были молчаливые, всегда серьезные вахманы. Была жестяная банка для супа, висевшая на нарах у изголовья. Гряды колючей проволоки паутиной опутывали небольшой квадрат земли. Вышки для часовых по углам лагеря военнопленных были похожи на грибы. Низкие деревянные бараки врастали в землю, словно им было очень холодно. А. на вышках пулеметы черными глазами стволов угрожающе обозревали людей.
Вечером все пленные возвращались с работы, поддерживая под руки ослабевших. Небо заволакивалось сплошными темно-серыми тучами. С востока дул холодный ветер. Часовой у пулемета поднимал на голову капюшон и трижды ударял о кусок рельса. Тогда внутри лагеря прекращалось всякое движение. По нарушителям этого приказа часовые стреляли без предупреждения. Часовые, как мокрые куры втягивали головы в плечи, расхаживая по коротким площадкам, ожидая смены.
А в бараках люди, как черви, ворочались на нарах и тяжелый спертый воздух выбрасывало через разбитые окна. Всю ночь горела коптилка, гарь щекотала в носу. В девять часов вечера проходил патруль, осматривая нары, а в шесть утра его зычный голос вещал подъем.
- "Ауфштейн!" - раздавалось во всех концах лагеря.
Это слово, как острый нож, касалось моего сердца.
Звеня банками и котелками, на ходу протирая глаза, все спешили занять очередь у кухни, чтобы потом успеть стать в очередь за добавкой. Из-за добавочной ложки жидкого супа постоянно разгоралась борьба к великой потехе администрации лагеря. Но только немногим счастливцам удавалось получить немного мутной жидкости, которая на лагерном языке называлась баландой.
Побеждаемые голодом, люди забывали об элементарных принципах человеческой этики. Вот по лагерной дорожке бредут два приятеля. Идут молча. О чем-то вспоминают. Общая судьба, общее горе связало их воедино. Но, вдруг, в одно мгновенье, оба оживляются и, как коршуны за добычей, бросаются на землю. Один из них схватил окурок. Может быть немец нарочно бросил окурок для потехи. Второй приятель взмахивает кулаком и ударяет соседа по голове. "Шакал!" со вздохом произносит он. "3а тобой никогда не успеешь..." Счастливый находкой, друг ничего не отвечает, бережно охраняя окурок.
Я был свидетелем трагической сцены, когда человек делал попытку зарезать земляка за то, что последний тайно облизал его котелок.
После завтрака (это же был и обед) делалось построение всех жителей лагеря. Устанавливали сколько трудоспособных, сколько "филонит", то есть симулирует. Полицейские бегали из барака в барак с записными книжками, проверяя нары.
- А ты что развалился? Баланды что ли объелся? - толкая палкой в ноги, грубо кричал полицейский. - Оглох, что ли? Команды не слышишь?
Но лежавший на нарах, не отвечал. Он наверно еще с вечера ушел в другой миp и теперь лежал холодный, нисколько не заботясь ни о построении, ни о "баланде".
Приготовления к работе заканчивались в несколько минут. Все получали кирки или лопаты, потом строем, по четыре, шли на работу.
Я никогда не забуду эту дорогу, асфальт "Варшавки" (Варшавское шоссе), покрытый блестящей, словно алюминиевой, коркой. Непрерывно моросил мелкий дождь. От Рославля до линии фронта день и ночь двигались машины, нагруженные оружием и продовольствием для армии. На прицепах громыхали пушки. На жерла стволов были надеты брезентовые колпаки. Солдаты кутались в брезентовые маскировочные палатки и, сидя на танках, сосали трубки. Видно, им не нравилась русская осенняя погода. Треща и дымясь, проносились мотоциклы, доставляя в штабы донесения.
Дорога вносила оживление в эту местность, но кругом было пустынно и сиротливо. По сторонам дороги березовые рощицы утопали в болотистой почве. На пригорках виднелся порыжевший мох, пестрели лысые пни, обколотые для костров. А дальше - лоскуты черной озимой пашни, а за холмами видны черные трубы - остатки сожженных деревень. Стаи ворон, испуганных случайными выстрелами, кочевали с места на место.
На часовом пути до места земляных работ всегда оставалось несколько наших друзей, чтобы успокоиться навеки. Этих несчастных людей полицейские добивали палками или, в лучшем случае, пристреливали. Со всех концов колонны слышалось грозное: "Лос! Лос!" Конвоиры были людьми исключительной жестокости. Эти люди до сегодняшнего дня остаются для меня загадкой. Казалось, эти люди с каменным сердцем, не были рождены матерью.
Мы были полураздеты. Только у немногих были ботинки с деревянной подошвой, остальные закручивали ноги в тряпки. Всякая попытка помочь нам со стороны местного мирного населения строго наказывалась. Во всем этом видна была правительственная политика - уничтожение пленных.
Голод и наступающая зима действовали угрожающе. Смерть каждый день косила наши ряды. Специальная команда санитаров (из полицейских) очищала нары от трупов, среди которых иногда были люди, потерявшие сознание, но еще не умершие.
Сосед по нарам рассказывал случай: - Ты знаешь, друг, я только что видел санитаров, которые к "черным воротам" понесли какого-то узбека, чтобы похоронить его в общей яме. (Кстати, отдельные могилы не рылись. Умерших хоронили без гроба, в общей яме, предварительно сняв одежду)/ Но "умерший" вдруг застонал, а потом тихим голосом начал просить:
- Братцы!.. Что же вы делаете?.. Ведь я еще живой...
- А кто лучше знает, ты или доктор? - дерзко отвечали могильщики. Его одежда была их достоянием.
Борьба за существование по Дарвинской теории "естественного отбора" здесь была налицо. Всем хотелось жить и все боролись за жизнь.
Слушая рассказ об "умершем" узбеке, я вспомнил басню И. А. Крылова. Бедный старик, утомленный тяжелой жизнью, поднимая в лесу вязанку дров, сказал: "Эх, кабы смерть пришла..." А она не за горами. Повернул голову, - а она стоит рядом, за плечами. "Нет, я тебя звал не во гнев, а чтобы помогла мне поднять вязанку", - жалобно сказал старик.
Миллионы людей, не погибших на фронтовых полях, медленно умирали за колючей проволокой лагерей. В такой обстановке у некоторых людей пробуждались религиозные чувства. Пробудились они и у меня.
Однажды весной нам дали лопаты и погнали на запад, как гонят от пожара скот.
Приближался фронт. В опустелой деревне нам дали небольшой отдых. Я зашел в первую избу. Жильцов не оказалось. Услышав гул артиллерийской канонады, все бежали в лес. В комнате еще оставался теплый жилой запах. Кошка, единственное животное в доме, металась из угла в угол. На столе были разбросаны бумаги, книги, старые журналы, школьные тетради. Вероятно, в этой квартире жил сельский учитель. Здесь я увидел старую потертую книгу в порыжевшем коленкоровом переплете. Как любителя старины, эта книга меня заинтересовала. Я открыл ее первую страницу и прочитал:
"НОВЫЙ ЗАВЕТ ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА".
Мне показалось, что я нашел как раз то, что мне было необходимо. И это было именно так. Я читал "Капитал" Маркса, изучал политэкономию и вопросы ленинизма, знал Пушкина и Гете, Маяковского и Есенина, но за всю свою жизнь не прочитал Евангелия.
В избе я не задержался. Чтобы не привлечь внимания охраны, которая по-прежнему была еще строгой, я спрятал книгу под пояс и вышел на улицу.
Останавливаясь для ночлега на дорогах, на полях, в лесах, я прочел Евангелие со вниманием от первой до последней страницы. Оно стало постоянным моим спутником. Читая Новый Завет, я увидел насколько выше и ближе моему сердцу было учение Христа, нежели идеалы социалистического общества. Я понял что попытки коммунистов обосновать коллектив на взаимном понимании долга и сотрудничества людей, натолкнулись на подводные камни человеческой жадности, эгоизма, жестокости и безнравственной жизни. И здесь коммунизм показал свое полное бессилие изменить человеческий характер.
С другой же стороны, простота и мудрость евангельского учения ставила его последователей на голову выше других людей. И я чувствовал сам, что для полноты разумной жизни мне чего-то не достает. Снова возник вопрос: откуда ведет начало этот мир? Каково место человека на земле? Зачем он живет и для чего живет? И почему я, по ночам роя окопы, постоянно недоедая, все еще хочу жить? То, что четыре года изучал на студенческой скамейке, здесь, на полях смоленщины, я подверг серьезной проверке.
Если материалисты предлагают принять на веру учение о материи, что она не имеет ни начала ни конца как во времени, так и в пространстве, но всегда была, есть и будет, почему я не могу принять учение о Боге, что Он вечен, не имеет ни начала, ни конца, но всегда был, есть и будет?
"Вначале была материя". Откуда же взялась материя? - мне не дали ответа. Меня учили, что все произошло из существовавшей материи, вследствие воздействия на нее присущей энергии, что привело к движению. Но что вызвало эту материю из инертного состояния, что дало первый толчок к движению, мне не дали ответа.
У меня появилась пустота и там, где мне объясняли появление всего живого на земле. Если все натуралисты и дарвинисты признают, что все живое происходит только от живого (omte vivum ex vivo), то как же мог появиться первый зародыш? Я вспоминал все гипотезы, которые предлагали мне вместо ответа, но все они растаяли, как восковые фигуры, не имеющие жизни, под действием солнечных лучей. Свет Евангелия согрел мое сердце и обнаружил пустоту моих материалистических взглядов на жизнь.
Наконец, я задумался, как объяснить происхождение мысли? Если мысль - выделение мозга, как желчь есть выделение печени, тогда мысль должна обладать качествами материи, в то время, как мысль есть явление духовное, тоже самое и наше сознание, которое не поддается никаким измерениям. Больше того, уже одно сознание существования материи есть одно из неоспоримых доказательств, что сознание и мысль человека находятся вне материального мира.
Читая и снова перечитывая Евангелие, я приобрел уверенность в бытии Бога, как Творца вселенной и всего существующего на земле. Но познать самого себя, как учил великий мудрец Сократ, я не мог. Мне непонятен был смысл человеческих страданий, свидетелем которых я был каждый день. Казалось, что Бог, создав человека, стал в стороне от его судьбы.
Однажды, поздним вечером, на дороге в Говяжью Слободу (у Рославля) я видел троих детей. Старшей девочке было около семи лет. Они сидели возле свежей могилы матери, убитой немцами вместе с двумя другими женщинами, которых подозревали в связи с партизанами. Я спросил у старшей:
- Детка, почему вы здесь сидите? Идите домой. Посмотрите, уже темно. Кругом ночь... - У нас нет дома, - тихо проговорила девочка, все громче всхлипывая. Двое младших детей настолько ослабели, что уже не могли плакать.
- Вчера немцы взорвали нашу землянку, а маму убили... - продолжала она, показывая рукой на небольшой холмик свежей земли.
- Что же вы думаете здесь делать? - спросил я. - А мы умрем здесь вместе с мамой, - с горькими слезами ответила девочка. Измученный вид этих детей настолько тронул мое сердце, что я не знал, что сказать, чтобы утешить несчастных малюток.
А когда я, подняв очи к небу, громко крикнул: "Великий Творец, скажи мне, за что страдают эти дети?", - старшей стало страшно и еще громче расплакавшись, она сказала:
- Дядя, возьми нас с собой. У нас нет никого, кто бы нам помог...
Они не знали, что дядя сам не знал, где преклонить голову. И еще больше мне хотелось узнать истину о человеке - творении Божьем. Позднее я встретил женщину, сидевшую на тротуаре у разбитого, все еще дымящегося дома. На руке у нее лежал мальчик, лет пяти, умерший от ранения осколком. В другой руке, прикрывавшей ребенка сверху, она держала измятую шляпу мужа, покрытую густыми каплями крови. Она смотрела на нее, не смыкая глаз. Мужа несколько часов тому назад убили немцы. Люди подходили, останавливались и снова уходили. У каждого свое горе. А женщина все сидела в прежнем положении.
И невольно вставал все тот же вопрос: "Господи, за что?.." Перед моими глазами несколькими выстрелами из автомата был смертельно ранен мой приятель и земляк О. Когда я к нему подбежал, он своими руками засовывал кишки в живот и почти без стона говорил: "Ну, друг, вот и все... И конец пришел. Одно прошу, напиши дочери, что папу убили и он не знает за что... Я буду ждать ее на небе..."
И снова я спрашивал: "Господи, за что?.."
А потом позднее, на улицах Берлина, после ужасной бомбежки пятнадцатью сотнями самолетов, двухлетняя девочка на тротуаре теребила маму: "Мути, мути! Стенд ап..." (Мамочка, мамочка, вставай...) Но мама больше не встала. Из под серой блузки мамы сочилась алая кровь. Она была убита осколком бомбы. И снова возникал вопрос: "Господи, за что?.."
Я вспоминаю бедную старушку, мать дочери зверски убитой солдатами. Она стояла на коленях, подняв руки к небу, и глядя исступленными глазами, кричала: "Люди, где вы дели мое счастье? Где моя Наташа?.." Женщина сошла с ума.
- Господи, за что? - С таким вопросом, огромным и многозначащим, я ходил несколько лет по земле. Никто мне не мог дать ответа, который бы меня удовлетворил. Лишь позднее, когда приобрел Библию, я читал пророчество Исаии и там нашел ответ в словах, обращенных некогда к Израилю: "Во что вас бить еще, продолжающие упорство." (Ис.1:5). Господь жаловался на Свой народ, непокорный и жестокий. Не может ли быть и сегодня так, что миллионы людей, считающих себя христианами находятся в таком, если не более ужасном положении? Не может ли быть и сегодня так, что миллионы людей, считающих себя верующими, отвернулись от Бога, живут во грехах, пренебрегают великим даром Божьим - Иисусом Христом.
Непокорность воле Божьей - вот основная причина всех человеческих страданий. И как часто непокорные дети продолжают оставаться непокорными, несмотря на увещевания и даже наказания отца!
Однако, встречаясь с трудностями, тяжелыми обстоятельствами жизни, многие люди пробудились от духовной спячки и позвали на помощь Христа. Не случайно родилась и живет в народе поговорка: "Как тревога, так и до Бога." Как непостижимы и глубоки пути Божии!
Недавно в английском журнале я прочитал заметку о жизни проповедника X. в Абиссинии. Однажды он молился примерно так:
"Дорогой наш Иисус, пошли нам больше скорбей... Когда наша страна была оккупирована, а король был в изгнании, мы не имели хлеба для наших детей. И Ты, Господь, знаешь, как много людей приходило ночью в подвал, где мы тайно собирались на молитву. Ты знаешь, как каждую ночь приходили ко мне люди и со слезами просили чтобы я их крестил во имя Твое... А теперь наш король вернулся. Война прошла. А наши собрания пусты, никого не привлекает Твое Слово, мы теряем любовь к ближнему... Господи, ради спасения многих душ, пошли нам больше скорбей..."
Вот ответ на мои вопросы, за что страдают на земле люди, почему так тяжелы эти страдания.
Теперь я вспоминаю, как и мое чтение Евангелия не всегда носило характер искания Хлеба Жизни. Интерес к Евангелию возрастал тогда, когда смерть следовала по моим пятам. Я читал Евангелие, но читал для плоти.
Помню, как часто мое внимание останавливалось на 7-ой главе Послания апостола Павла к Римлянам. В последней ее части я видел яркую картину моих личных переживаний. Я брал записную книжку и вписывал там слова: "сегодня такого-то числа, оставляю всякий известный мне грех, чтобы жить чистой и святой жизнью, как учит Иисус Христос..." и так далее. Но уже через несколько дней, не находя в себе силы исполнить обещанное, я с болью в сердце вырывал эту страницу из записной книжки.
Тогда приходили мысли о нежизненности Евангелия. Но здесь же становилось стыдно за себя и я думал: "Тогда надо признать, что все создалось само собой, а Бог - пассивная сила, человек же - просто "высокоорганизованное животное" - продукт многовековой эволюции. А если не так, то человек такая же тайна, как и Бог. Нет! Я верил в Бога, в Его творческую силу, верил во Христа, как Сына Божия, оставаясь в то же самое время погибшим грешником.
24 февраля 1946 года Бог еще раз привел меня на суд. Был серый неприглядный день. Холодный ветер пронизывал верхнюю одежду насквозь. Мокрый снег падал за шею и холодными каплями стекал по спине. Я стоял с поднятыми руками, как преступник, осужденный на смертную казнь. И я был не один. На лицах сотен людей можно было читать отчаяние, ужас и обреченность на смерть. Нас охраняла специальная команда первой христианской дивизии. От солдат несло перегаром. В этот день исполнились мои тяжелые предчувствия. Я увидел себя снова виновным не перед людьми, за что меня хотели отдать на смерть, а перед Богом. Вот они, суды Божьи! Воистину, они справедливы!
Но еще оставалась надежда на милосердие Божие, вера в Его всемогущество. И я начал усердно молиться. Не знаю почему я повторял несколько раз молитву Ефрема Сирина: "Господи, Владык живота моего..." Потом я почувствовал, что эта молитва не отражает моих переживаний. Я искал иных слов и они пришли в молитве мытаревой: "Боже, будь милостив ко мне, грешному."
Проходили страшные минуты, отмеченные поэтом словами:
Из вскрытого горла текущая кровь
Кричит безглагольной струею,
И снятый с петли, возвращается вновь
К веревке, что манит петлею.
День подходил к концу и тогда пришел ответ на мою молитву. Я получил возможность еще жить и с тех пор я эту жизнь называю сверхурочной жизнью. На следующий день я лежал в госпитале и вспоминал страшные минуты вчерашней трагедии. Сердце переполнялось благодарностью к Богу. Как милостив Он! Как велик Он в Своей любви!
Но впереди еще было много трудностей и лишений прежде, чем я увидел себя в относительной безопасности.
В госпиталь приходил католический монах-немец. Ему одному было дозволено посещать меня и других страдальцев за родной народ. Монах принес мне медальон для ношения на груди, как "верный паспорт" для входа в Царство Небесное. Он несколько раз обращал мое внимание, что этот медальон был освящен в самом Ватикане.
Через несколько дней я призвал православного священника, отца Г. и исповедавшись у него, принял и исполнил Таинство Причащения.
Но исповедание и Таинство принесли мне лишь временное облегчение.
Внешне я как будто готов был встретить смерть, но душа все еще не имела полного мира и прощения "всем и вся".
Прощение грехов, объявленное священником после моей исповеди, не принесло мне полной радости. Я чувствовал, что Бог, как справедливый судья, за мое непослушание вынесет мне тяжелый приговор. Однако через несколько дней Бог открыл снова свою милость и снял с меня карающую руку. В первое же воскресенье я пошел в церковь, чтобы возблагодарить за это Бога. Я ставил перед "святыми угодниками" свечи, купленные за последние гроши. Еще раз я обещал Богу постоянно читать Библию и молиться, как будто не я, а Бог имеет в этом нужду. И на этот раз я остался верен своим обещаниям. Но, оставаясь верным этим обещаниям, я оставался верен и "злому гостю", который продолжал жить в союзе со мной, стараясь овладеть моими желаниями, мыслями, чувствами.
Я читал духовную литературу, которой располагал православный дом "Милосердный Самарянин" в городе М. Я начал придерживаться наставлений отцов церкви и русских подвижников благочестия, как Святитель Феофан Вышинский, Затворник. Для примера, вот некоторые из его советов: "Раза два становись до обеда, раза два после обеда, всякий раз творя сто молитв Иисусовых с поклонами. ...Молитву Иисусову повторяйте пять-десять раз и более. А то 33 раза по числу лет пребывания Господа на земле... Когда язык навыкнет, оно все будет читаться само собою. Или прямо возьми 24 молитовки Златоустовы". (О молитве Иисусовой Святителя Феофана. Изд. Мюнхен 1947. Стр. 6-7,11).
Я следовал этим советам и повторял молитвы, стоя на коленях, а иногда ложился на пол, повторяя молитвы с еще большим усердием. Но после этих молитв я часто впадал в уныние и даже сомнение; но я делал все возможное, чтобы остаться верным своему обещанию.
Через два с половиной года Господь мне открыл, что можно часто читать Евангелие, можно молиться и все же оставаться погибшим человеком. Господу не нужны наши молитвы. Он желает наше сердце.
Помню, как в Великую Субботу, перед праздником Воскресения Христова я постился. Вечером я пошел в церковь святителя Николая, что находилась в другом конце города. Кулич, несколько яичек и кусок ветчины я взял с собой для освящения.
Церковь была переполнена. В обычные дни пустая, на сей раз она не вмещала людей. Люди толпились во дворе. Я нашел место, куда доносились звуки чудных пасхальных песнопений в исполнении церковного хора. Я слушал, думал и вспоминал. Совесть осуждала мою постыдную и недостойную христианина жизнь. Я чувствовал по-прежнему на душе тяжелый камень и не знал, как от него избавиться. Слезы невольно заполняли мои глаза.
Через щель боковой двери я видел хор. Все были празднично одеты. На раскрашенных лицах поющих женщин разливалась улыбка. В промежутках между пешем одни переговаривались, другие сдержанно смеялись. Но вот священник произнес: "Твоя от Твоих, Тебе приносяще, о всех и за вся..." Регент взмахнул палочкой и хор запел: "Тебе поем, Тебе благословим..." Но здесь тенор оборвал свой голос и вывел фальшивую ноту. Нервное лицо регента покрылось ужасом и злобой, что вызвало смех не поющей партии. На лицах многих певчих была заметна явная насмешка над несчастным тенором. Некоторые перемаргивались глазами. Я увидел, что певчие совершенно не переживают того, о чем поют. Их пение зовет к небу и вызывает на глазах слезы, мысли же их находятся в русле земной греховной жизни. И от этого на сердце становилось еще тяжелее.
Во время крестного хода вокруг храма все запели тропарь: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав." И здесь я увидел другую категорию людей - поющих и плачущих.
Плакал и я, сам не зная почему. Плакал и пел: "Воскресение Твое, Христе Спасе..." Хотелось глубже понять и достойнее оценить это близкое и дорогое имя Спасе.
Рядом со мною шел религиозный человек, талантливый доктор В. В суровые дни войны я вместе с ним пережил немало трудностей. Он же был и крестным отцом моего сына.
Когда мы в конце длинной очереди подошли ко кресту, чтобы "приложиться", уже начинало светать. Повсюду раздавалось: Христос Воскресе! Воистину Воскрес!..
- Приглашаю ко мне. Вместе разговеемся, - обращаясь ко мне предложил доктор В. Он жил на втором этаже дома где помещалась церковь. В. убедил меня остаться у него, пока начнется движение трамваев.
Мы поднялись наверх. Здесь же была комната настоятеля прихода и квартиры некоторых других церковнослужителей. Когда мы вошли в комнату, стол был уже накрыт. На середине стола стояла бутылка водки. Мы приветствовали друг друга с праздником Воскресения Христова, и приняли освященное яичко и пасху, как установленный традиционный обряд. По коридору беспокойно расхаживали люди. Доктор вышел из-за стола и закрыл на крючок двери.
- Вы, наверно, забыли, что мы живем не в советском союзе? - спросил я доктора.
- Нет, дело в том, что к нам может прийти незваный гость, отец X. Обонянию этого человека может позавидовать каждый.
И здесь доктор добавил:
- Я давал отцу X. совет: не пить с вечера, а теперь после службы было бы как раз кстати.
- Как? - удивленно воскликнул я. Во рту остался не пережеванным кусок ветчины. - Разве отец X. перед службой позволил себе пить водку? Разве он не постился?'
Доктор увидел, что о сем следовало бы молчать, но теперь было уже поздно. Он старался поправить свою ошибку.
- Отец X. не придает этому особого значения, - ответил он.
- Значит, эти руки, к которым я благоговейно приложился, целуя крест, недавно держали рюмку с дьявольским лекарством? Я опустил руки. Исчезло праздничное настроение.
Доктор, заметив мое негодование, пытался успокоить:
- Чему ты, друг, удивляешься? Мне это с детства известно. Для многих священников служба в церкви, как бухгалтеру на счетах щелкать.
Когда он увидел, что я не успокаиваюсь, добавил:
- Каждый баран за свою ногу будет подвешен. Так Бог поступит и с людьми. Перед Ним каждый за себя ответит. Ты ведь приходил молиться не священнику, а Богу и что тебе до того, что священник перед службой малость клюкнул? Может быть это для голоса положено...
Доктор В. поставил передо мной рюмку.
- Не забудь, мы - русские, должны быть верны православному обычаю.
Я заметил, что принятия алкоголя считаю грехом.
- А где это написано? А разве в Кане Галилейской Христос не претворил воду в вино? - На сей вопрос я не мог ответить.
- А лучше, - продолжал доктор - подойти к этому вопросу с медицинской точки зрения. Водка - хорошее дезинфицирующее средство. В водке несомненный вред, когда ее употребляют сверх меры.
Я уже не раз решал не пить водку. Но и на сей раз я не устоял, особенно после того, когда доктор заявил, что он не будет знать меня, как друга, если откажусь от его угощения. "Только одну рюмку," - подумал я.
- На слезы не оставляй. Все выпьешь, - веселее будет, - подбадривал меня мой друг.
На самом деле, стало веселее. Я стал другим человеком. У этого, другого человека, другие мысли и другие желания. Этот человек забыл о намерении выпить только одну рюмку. Этот человек забыл докторский урок, что алкоголь очень вреден, если употреблять его сверх меры. Но где же эта мера? У пьющих об этом нельзя спрашивать.
- А все-таки водка для священника больше, чем грех. Другое дело - мы, простые смертные... А? - говорил я доктору.
- Но ведь это в самом деле не справедливо. Священник тоже человек. Да об этом и в заповедях не написано, - заметил мой друг.
- Если не написано, - ответил я, - то, судя по моему состоянию, Бог, должно быть, забыл это сделать. Но об этом где-то написано.
- Давай лучше споем твою любимую песню, - сказал доктор, и первый запел тихим тоскливым голосом. Нагнув голову и закрыв глаза, чтобы доктор не увидел слез, я подхватил его слова:
...Жена найдет себе другого.
А мать сыночка никогда-а-а...
7-го августа 1948 года, в послеобеденный час, я услышал стук в мою дверь. "Пожалуйста!'' Дверь приоткрылась, и я увидел большие роговые очки прежде, чем показалась голова.
- Можно? - прикрывая за собою дверь, спросил меня человек лет пятидесяти.
- Да, да... Конечно.
Это был коренастый полный мужчина. Он снял шляпу, затем очки, тщательно протирая их платком. Большая лысая голова была покрыта крупными каплями пота. Казалось, он был под дождем. Он смотрел прямо, мягко улыбаясь и несколько прищуривая глаза. После обычного приветствия он вежливо спросил:
- Скажите, пожалуйста, вас интересует духовная литература?
- О, да, - не задумываясь ответил я.
- В таком случае я могу предложить вам евангельскую литературу. Я имею немного с собой.
Заняв место у стола, он раскрыл тщательно зашнурованную брезентовую сумку и дал мне несколько книжонок. Это были "Бог или природа" (Бондаренко), "Примирение и покаяние" (Муди) и другие мелкие брошюры. Началась интересная беседа. Я имел некоторые вопросы и на все получил ответы со страниц Библии.
С новым знакомым мы расстались друзьями.
Весь вечер я просидел над Писанием, перечитывая отмеченные места. Охотно прочел предложенные мне книжки и не мог не согласиться с правильностью приводимых там доводов.
Жена, недовольная моим увлечением духовной литературой, говорила: "Не к добру это дело. Я вижу, у тебя ум за разум заходит."
На следующий день, возвратившись с работы я встретил в моей комнате вчерашнего знакомого Д. Он ожидал меня, чтобы предложить новые книги и немного побеседовать. Он рассказал мне о встрече с Иисусом Христом, которая произошла у него несколько лет тому назад в России. Д. открыл Евангелие. "Господь сказал", наставительно начал он: "что без Него мы не можем делать ничего. Поэтому, прежде чем будем читать Евангелие, я предлагаю помолиться."
Я хотел выйти из-за стола, чтобы стать перед иконами, но мой друг встав, начал молиться. Сердечность и простота его молитвы произвели на меня большое впечатление и расположили мое сердце серьезно отнестись к каждому слову Писания. "Таких молитв я еще никогда не слыхал", подумал я. Все же на этот раз наша беседа не была совсем мирной. "Согласиться, что такие люди, как преподобный Серафим, подвижник Саровский, Иоанн Кронштадский заблуждались!.. Нет... Нет... Это я не могу!" - упорно возражал я.
Ни убедительность Слова Божия, ни наглядные примеры, ни что другое не могло рассеять укоренившегося мнения об иконах. Однако, я начал сомневаться в достоверности существующего сказания о происхождении так называемого нерукотворенного образа Иисуса Христа. Говорят, что когда Иисус Христос при восхождении на Голгофу вытер с лица пот, на полотенце отпечатался Его образ.
Несомненно, это великое событие и чудо не могло быть незамеченным учениками, наблюдавшими за каждым шагом дорогого Учителя. Но ни один из евангелистов не упоминает об этом в Евангелии. Поэтому, в самом деле, думал я, стоит ли принимать это предание за достоверный факт?
Интерес к Евангелию возрастал у меня с каждым днем. Рождались новые вопросы, а вместе с ними и новые сомнения. Так проходила неделя. Вечер 13 августа принес мне много переживаний.
В этот вечер мой новый знакомый снова посетил меня. Наряду с другими вопросами, мы говорили и об национальной истории и о значении православия в образовании русского государства. Мои чувства не раз были обижены нехорошими отзывами о видных людях моего народа. Прощаясь со мной, мой знакомый оставил мне адрес молитвенного дома. Но я уже определенно решил, что для моего положения взгляды баптистов на жизнь не подходят. Я - молодой человек, имею жену, сына, впереди вся жизнь. А здесь, извольте: выпить - грех, театр - грех, кино - грех, веселая песня - грех, закурить - грех и т. д.
Это не под силу обыкновенному человеку, - думал я.
Было уже поздно, а мысли об этом меня не покидали. Думалось, неужели путь, на котором я теперь стою, не приведет меня к спасению, не обеспечит мне радостной вечности? Совесть мне подсказывала, что со мною не все в порядке. Уж слишком много я любил и делал того, что противно Богу. В тот вечер ничто другое не шло мне в голову. В таком состоянии я лег спать. Но мысли не сдавались, продолжая работать. Неужели эта маленькая кучка людей, которые называются баптистами, стоит на истинном пути? Неужели большинство ошибается?
И я вспомнил слова Христа, что вчера снова прочел в Евангелии Матфея: "Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими, потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их."
Значит, согласно Писания Истина будет принята только немногими. Потом мне припомнились слова молитвы господина Д. перед тем, как он простился со мной. Он благодарил Господа за спасение от вечной погибели, за вечную жизнь, дарованную ему Богом. Вот этого-то я и не мог сказать в моих молитвах. Да ведь знать о своем спасении это больше всего и ценнее всего, что может знать человек!
Я несколько раз вставал с кровати. Чувствовал, что у меня повышается температура. Я встал на колени перед иконами и прочитал: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его..." а потом: "Верую во Единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли..."
Было далеко за полночь. Жена громко заявила: "Предупреждаю, что если завтра придет этот пророк, я ему не открою дверей. Довольно мутить тебе голову... Спать надо!" "Спи спокойно," - ответил я - "пророк завтра не придет. Я сам к нему пойду."
Бессонная ночь прошла, но и солнечное августовское утро не принесло мне успокоения. Обо всем я решил рассказать своему близкому другу. Его мнение было для меня дорого.
Переехав мост, я слез с велосипеда, чтобы подняться на гору. Взад и вперед сновали машины, дребезжали трамваи. На улицах было оживление. Рябилась поверхность Изара, а на каменистых берегах его сотни купающихся заливались звонким смехом. Вдалеке слышался шум водопада. Жизнь шла своим чередом, но сердце переполнялось необычайной тоской. В эту минуту на тротуаре я увидел окурок сигареты с красной головкой. Я несколько дней не курил, налагая на себя очередной карантин. И здесь, не удержав себя от соблазна, осмотревшись кругом, я нагнулся и поднял окурок. Началась снова знакомая мне борьба двух духов. Ища в карманах спички, разговаривал сам с собой:
"Тряпка ты, а не человек... Людей не постеснялся... А говоришь: я силен... Сигарету одолеть не можешь. Кто курит? Ты куришь сигарету или сигарета курит тебя?.." К счастью, спичек в кармане не оказалось. Пальцами растирал я сигарету медленно, будто совершая над ней казнь. Табак с бумагой крошились, падая на тротуар.
Здесь, у моста у меня созрело желание пойти на евангельское собрание. В четыре часа дня я был во дворе молитвенного дома. Из помещения доносились слова песни:
Я слышу голос Твой,
Зовет меня к Тебе, -
Омыться Kpoвию святой,
Пролитой на кресте.
Я слышал, что этот голос зовет сегодня и меня. Открыв двери, я занял место на задней скамейке. Все было для меня необыкновенно: и песня, и проповедь, и молитва. Молитвы верующих произвели на меня большое впечатление. Таинственная теплота, исходившая от людей, которые меня приветствовали, меня ободрило. В то же время было теперь ясно, что у меня чего-то не хватает, чтобы и я мог запеть:
Лучший Ты мне дал удел,
Чаять я его не смел...
Этот удел оставался для меня тайной.
Когда богослужение закончилось, ко мне подошел мой знакомый Д., по-прежнему безмятежно улыбаясь:
- Ну, как дела, друг? Рад Вас здесь видеть!.. Не поедем ли сегодня ко мне?" - спросил он.
Я согласился.
Час спустя, мы сидели в маленькой уютной комнатушке. Прежде, чем начать беседу, хозяин прикрыл двери.
- Лучше, если нам никто не будет мешать. Это не помешает нашему Господу войти и сказать: "Мир вам". Вот сегодня, - продолжал хозяин - Господь хочет быть с нами, чтобы помочь нам в наших нуждах. Он ведь Сам сказал: "Ибо, где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреди них" (Мат.18:20).
После краткой молитвы Д. предложил мне читать вслух третью главу Евангелия от Иоанна: "Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух... Должно вам родиться свыше..."
Никогда мои мысли не останавливались на этих словах так, как сегодня. Я почувствовал, что в этих словах скрыт величайший смысл и может быть ключ к познанию Истины.
Здесь же, на столе лежал Новый Завет на немецком языке. Я открыл там третью главу от Иоанна и прочитал: "was vom FIeisch geboren wird, das ist Fleisch; und was vom Geist geboren wird, das ist Geist" (Johannes 3:6).
Ax, вот оно что... - мелькнуло в голове. "Рожденное от мяса есть мясо..." Удивительно, что в немецком языке для слова "плоть" нет другого значения, как "мясо". Рожденный от богобоязненной матери и благонравного отца, воспитанный и грамотный человек все еще остается мясом, обреченным на гниение, если он не родился свыше. "Должно вам родиться свыше..." - все отчетливей и громче вырывались из уст слова Христа. Я увидел, что самого необходимого в моей жизни не произошло. Я не пережил духовного возрождения. Вот почему, после сожаления о соделанных грехах, я так скоро возвращался к тем же грехам снова. Мы разговаривали на эту тему около двух часов.
- Нам нужно поблагодарить Бога за эту беседу, за Его Слово, которое мы читали, - сказал господин Д. - Согласны Вы благодарить?
- Да, мне есть за что благодарить Бога, - ответил я.
Д. первый опустился на колени. Его прочувственная молитва еще больше возродила во мне чувство благодарения.
Господин Д. закончил свою молитву, а я по-прежнему стоял на коленях. В памяти всплывали все события моей жизни, где Бог всегда приходил мне на помощь. А я все еще живу во грехах, ежедневно Его оскорбляя. И, как наяву, в моей памяти предстала каменистая возвышенность, имя которой - Голгофа. А там, на кресте, Иисус, распятый за мои грехи, а рядом я грешный, непокорный, беспомощный... И увидел я себя преступником перед справедливым и любящим Богом...
Мысленно я перебрал все известные мне молитвы, но ни одна из них полностью не отражала моего душевного состояния. И первый раз в своей жизни, оставив в стороне все заученное, я сознательно сказал: "Господь мой, Иисус Христос..."
Из-под закрытых век слезы нашли себе дорогу, в горле остановился какой-то ком. Я почувствовал, что Христос здесь, со мною рядом, ждет моего признания. Мне казалось. Он спрашивал:
"Готов ли ты оставить всякий грех и идти за Мною?.. Твое прошлое Я вознес на крест и перед Отцом дал за тебя отчет."
Родилась молитва^ "Я пришел к Тебе такой, как есть. Я ничтожен и несчастен, потому что во мне живет грех. Но я верю, дорогой Иисус Христос, что Ты есть Сын Божий и принимаю Тебя, как моего Спасителя сегодня"...
Не помню всех слов, с которыми я обратился ко Христу, но на том же месте я получил ответ:
"Я возлюбил тебя прежде, чем ты пришел ко Мне... Теперь ты Мой... Из моей руки тебя никто не похитит"... сердцу говорили слова Христа.
Мой друг сказал: "Аминь", но все еще стоял на коленях. От сердца отвалился тяжелый камень, и стало так легко, как будто я сбросил тысячелетнюю ношу. - "Господь, я благодарю Тебя. У ног Твоих кладу свое сердце... Ты победил, и в этом моя сегодня радость", - молился я.
С молитвы я встал с новыми чувствами, новыми желаниями, новыми мыслями и новыми целями. Брат в Господе Д., улыбаясь больше обыкновенного, сказал:
- Дорогая душа, ты радуешься, и ангелы ликуют на небе, когда одна заблудшая овечка находит свое стадо.
- Да, брат Д. (я впервые назвал его братом), пропадал я и нашелся...
Эти слова, казалось, как нельзя лучше отразили мое сердечное переживание. Мы тепло простились. Было уже совсем темно, когда я возвращался домой. Велосипед, словно на крыльях, катил меня с радостной вестью к жене. Хотелось петь и петь!.. Но что? Я не знал ни одного псалма, ни одной духовной песни. Когда наплыв радостных чувств переполнял сердце, я восклицал: "Аллилуйя!"
А когда посмотрел в бездонное небо, в его темно-голубую даль, думал: "Кто я перед Великим Творцом Вселенной? Звезды! Сколько их! Но кто был хотя на одной из них? Кто знает, что наполняет бесконечное пространство?.. И вспомнились слова пастуха Ануфрича: "Одному Богу все ведомо." И все, что Богом создано, все прекрасно: небо, а на нем солнце, луна и звезды, земля, а на ней воздух, вода, растения и животные. Все прекрасно и все - для человека. Но для кого же ты, человек? Для себя? Нет, - размышлял я. Отныне, все не для меня, а я для Бога. В этом теперь цель и смысл жизни.
А вот рядом руины - плоды рук человеческих. Вчера были чудесные дома, а сегодня развалины. Несмотря на поздний вечерний час, люди сновали по улицам. У театра толпилась шумная очередь. Из раскрытых дверей пивных доносились гортанные звуки американской речи и нечеловеческие выкрики немецких женщин. Рядом парк. В нем много обгорелых деревьев. Они снова возвращались к жизни и выглядели, как чахоточные. Сырой воздух парка напоминал кладбище. Электрические лампочки бросали на дорожки мутный свет. Люди толпились у расставленных столов. Услужливый официант, размахивая полотенцем, просил дорогу к очередному столу. На площадке уселся оркестр. Там было больше света. Как из-под земли вырос лысый, желтолицый дирижер и взмахнул палочкой. Барабанщик ударил дробь, завыли саксофоны, заплакали скрипки, заревели трубы...
Первый раз в моей жизни эта музыка испугала меня и вызвала дрожь по всему телу. Я готов был закрыть уши, чтобы не слышать этих страшных завываний. Сердце желало иных, небесных мелодий, желало иных звуков.
Я увидел, что радость в Господе ничего не имеет общего с мирской радостью. Между мною и миром легла пропасть. Хотелось громко крикнуть: "Люди!.. Люди!.. Что вы делаете? Давно ли, прячась в бомбоубежищах, вы судорожно крестились, призывая на помощь Христа, Заступницу Марию и всех святых? Так подумайте же о себе сегодня! Разве вы не знаете, что Христос жив? Крест, на котором Его распяли люди, пуст. Потому я и встретился с Ним сегодня. Он спас меня, Он спасет и вас... Перестаньте шаркать ногами по пыльному полу. Перестаньте под визг джаза трястись, как в лихорадке... Придите к Иисусу. Он даст вам другую песню и с нею другую радость..."
В душе родилось желание: "Пойду из дома в дом, пойду из города в город, пойду, расскажу всем об Иисусе. Расскажу, как Он нашел меня. Расскажу, как Он делает людей счастливыми..."
Так я говорил сам с собой. Но другая мысль шла по следам первой: "У тебя же жена и ребенок. Поздно, друг, поздно. Ты хочешь пойти, отдать себя на служение Богу. А кто же даст твоей семье кусок хлеба?"
В это же время я увидел перед собой, на дороге, булку обыкновенного немецкого хлеба. Должно быть она была уронена с автомашины. Я остановил велосипед, взял хлеб и здесь же на улице начал молиться: "Господь, если этот хлеб послан Тобою, как ответ на мои мысли, я благодарю Тебя!"
Вскоре я был в своей комнате. Жена, увидев меня в необычайном расположены духа, встретила словами:
- От великого до смешного - один шаг: утром стоял на коленях, молился перед иконами, а вечером пришел домой пьяный. Как тебе не стыдно?..
- Нет, дорогая, - сказал я, положив на стол хлеб. - На сей раз ты не права. Это совсем не так.
Раскрыв окно, я стал на колени для молитвы, предложил и жене стать рядом. Впервые за шесть лет нашей совместной жизни она без слов преклонила колени рядом со мной. Стал и сынок. Он был совсем в недоумении, что случилось с папой. Я благодарил Господа за дар спасения и просил, чтобы Он научил меня познавать и выполнять Его волю. А еще я молился о жене, моей верной спутнице, чтобы Господь и ее обратил на Свой путь. Жена плакала, не зная почему. Может быть она сомневалась в здравии моего рассудка. Но, когда я объявил войну и совершил суд над предметами явного непотребства и нечистоты, (Гал.5:19) - жена радовалась. Через окно полетел портсигар (единственно ценная вещь в доме), пепельница, мундштуки и трубки, а также все запасы табака, выбросил завалявшиеся карты, потом выбросил все водочные рюмки, хотя они могли быть годными для других целей. Так беспощаден я был ко всему тому, что много лет господствовало надо мною. Жена, улыбаясь сквозь слезы сказала: "Дай Бог, чтобы это было навеки!.."
Утром я проснулся раньше обыкновенного. События вчерашнего дня отчетливо стояли в моей памяти. Хотелось снова молиться. Чувствовалась близость Господа и молиться Ему совсем не утомительно, как мне раньше казалось. В этом я стал видеть особую радость.
Выходил на работу рано. Во многих домах еще не зажигались огни. Проходил парк, не встречая ни одного прохожего. Здесь я получал от Господа подкрепление на весь трудовой день.
Друзья меня не узнавали. Да и я сам не узнавал себя. Уже на следующий день я не мог терпеть табачного дыма. Когда друзья предлагали закурить, я им отвечал: "Для меня сигарета - атомная бомба. Милосердный Бог освободил меня от столь постыдного рабства". Еще чувствительней проявилось отношение к алкоголю. Даже запах пива вызывал и поныне вызывает у меня отвращение. Господь помогал мне и физически. Я забывал об усталости на работе, когда начинал про себя петь некоторые псалмы.
Перечитывая снова и снова Евангелие, я видел теперь все в ином свете. В 7-ой и 8-ой главе Послания к Римлянам как нельзя лучше я увидел мои собственные переживания.
К моим свидетельствам об исцелении и спасении относились все подозрительно и осторожно. Уже с первых слов все называли меня баптистом, хотя у меня не рождалась еще мысль принимать это название. Имея радость и мир с Господом, я искал возможности делиться этой радостью с другими.
В следующее воскресенье утром, по обыкновению, я пошел в православную церковь Больше меня не привлекали ни кадильницы, ни восковые свечи, ни бархатный голос дьякона, ни золотистая одежда священника. Меня влекло к живым людям, чтобы из переполненного сердца делиться радостью спасения. Ведь это так просто принять Христа, как личного Спасителя!.. Но, к сожалению, меня никто не понял. Некоторые с недоумением слушали, другие, качая головой, уходили.
"Угорел человек," - говорили одни. "Продался баптистам," - слышал я от других.
Не дождавшись аудиенции у митрополита Анастасия, со слезами я оставил двор храма. "Как жаль, что люди не желают понять самого существенного и простого," - думал я на обратном пути.
Я шел не зная куда. Утешался надеждой встретиться со священником отцом В. и через него рассказать всему приходу о моих переживаниях, об искренности моих намерений.
Незаметно подошел к дому, где происходили евангельские богослужения. Брат Д. сразу подошел ко мне и, словно зная о моих нуждах, спросил: "Чем могу Вам послужить, брат В.?" Потом, утешая меня, повторял: "сему надлежит быть". Самое лучшее утешение получил я от Господа, когда на собрании обратился к Нему с молитвой.
Каждый день один за другим оставляли меня друзья. Жена знакомого К., знавшая хорошо мою прошлую жизнь, во время беседы заявила: "Я православной родилась, православной и умру. А ты распял Бога, который тебя не раз спасал... И не покраснеешь, а сидишь, улыбаешься..." К удивлению, эту ревнительницу православия я ни разу не видел в православной церкви.
Большое подкрепление от Господа я получил через живые и убедительные проповеди брата Иоанна Марка. Он первый натолкнул меня на мысль о вступлении в Завет с Господом. Перечитывая несколько раз Новый Завет, я должен был убедиться, что в плане Божьем детокрещение не было предусмотрено. И поэтому мысль о крещении преследовала меня неотступно и окончательно созрела после одного события.
Я был приглашен на беседу матерью господина X. Будучи влиятельной в православных кругах она надеялась переубедить и меня. Случайно, в назначенное ею время, ее не оказалось дома. На кровати лежал ее больной сын. Я начал с ним беседу. Тем временем к госп. X. пришли посетители: два пожилых человека. Один из них оказался весьма начитанным человеком, знавшим неплохо Писание. Он вступил в наш разговор. Второй гость, как я узнал после, был известный политический деятель и член Православного Совета в Германии. Бледное, худое лицо его сохранило черты благородства и отпечаток глубоких переживаний. Совершенно другое впечатление производили его глаза, тупо и зло глядевшие из-под толстых век. Он вежливо попросил разрешения закурить, а потом, жадно затягиваясь, курил одну папироску за другой. Привыкший в каждом советском человеке видеть коммуниста, он недоверчиво присматривался ко мне. Говорили долго. Я терпеливо выслушивал доводы моего нервного собеседника, предлагая ему ответы со страниц Писания.
- Бог предусмотрел пытливость человеческого ума и потому на все наши вопросы мы можем найти ответы в Писании, - сказал я.
Мой знакомый запротестовал:
- Беда в том, что вы плохо знаете церковную историю и творцов литургии. Зная это, вы убедились бы, насколько дополнено и расширено понятие "Священное Писание".
- Например? - спросил я.
- Вот св. Киприан, епископ Карфагенский, еще в третьем веке в своих творениях открыл необходимость крещения детей.
- Мой друг, ответил я: св. Киприан не является автором Св. Писания. Ведь его письма не вошли в канон Нового Завета, а ныне он закрыт. Это ведь были частные письма.
- Нет! Как? Это было повеление Свыше! - В это время я имел неосторожность открыть Евангелие и громко прочесть:
"Но если бы даже мы, или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема" (Гал.1:8-9).
Следующий стих я не мог прочесть, так как доселе молчавший гость из бледного вдруг превратился в красного; глаза его загорелись особенным светом.
- Ах, так вот оно что?.. Ты - ма-а-а-а-сон! Вон отсюда! - еще громче крикнул нервный гость и одним взмахом руки открыл мне двери. Из его уст посыпались бранные слова, словно перед ним стоял убийца или вор. Я имел право протестовать, так как он не был хозяином квартиры, но предпочел лучшим оставить дом.
В пути я молился. Господь принес мне утешение в словах:
"Меня гнали и вас будут гнать". "В мире будете иметь скорби, но мужайтесь: Я победил миp".
Во всем этом я видел ни что иное, как фараоновское ожесточение. Ожесточение со стороны внешних и близких я оценил, как ожесточение врага моей души. Вместо разочарования это принесло мне укрепление.
Вскоре состоялась и желанная встреча с отцом В. Он внимательно меня выслушал, некоторое время молчал, как бы о чем-то размышляя, а потом, положив руку на плечо, сказал:
- Если ты это сделал по побуждениям души, я рад за тебя, мое дитя. Да благословит тебя Господь!..
- Но Вы-то, Вы-то? - сказал я - Вы же несете ответственность перед Богом, сознательно оставаясь на ложном пути.
- Да, да... Наша церковь нуждается в значительной реконструкции. Но ведь я маленький человек. Мой протест только лишит меня куска хлеба. Это все, что я могу сделать.
28 ноября 1948 года был воскресный день. Обыкновенное дождливое утро в Баварии было для меня радостным и торжественным. К полудню солнце выглянуло из-за туч, посылая косые лучи на землю. Казалось, оно радовалось вместе со мной. Этот день был для меня необыкновенным. Собралось много народа, местная община и много приезжих гостей. Мне было преподано святое по вере крещение и другим обращенным девяти душам. Медленно входя в воду, я сознавал, что совершаемое событие, единственное и неповторяемое в моей жизни. Оно кладет на меня великую ответственность перед Богом.
- Брат Николай, веришь ли ты, что Христос вознес твои грехи на крест? - громко и отчетливо, но с явным армянским акцентом, спросил брат Марк.
- Верю, - ответил я.
-По вере твоей, во имя Отца, Сына и Святого Духа, крещу тебя, - сказал брат, энергично погружая меня в воду. - Аминь.
- Аминь, - повторил я брату вслед.
"Аминь," - чудным хором пропело святое воинство на небесах.
С тех пор прошло четыре года. Я увидел, что жизнь христианина - великая школа, ученики которой подвергаются строгой проверке и экзаменам. Учитель этой школы Тот, Кто имел право о себе сказать: "Один у вас Учитель - Христос." Да, есть только один Учитель правды.
За это время пришлось пережить много трудностей и испытаний. Но Господь никогда не оставлял меня одного. Как велик Он в словах: "И се Я с вами во все дни". В нужное время Он открывает мне источники великой силы и мой враг уходит от меня пристыженным.
Я не знаю, что ждет меня впереди, но знаю, что не розы, а скорее шипы, да тернии. Таков Христов путь. Да Господь и не обещал верующим в Него розовую дорожку. Наоборот, Он Сам предупредил: "В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир" (Иоан.19:33). И потому по душе мне стала песня, которую пели мои предки-христиане: "К неземной стране путь указан мне". А на этом пути не цветы, а шипы, не соловьи поют, а воют шакалы, не шумок ручья услаждает слух, а глухой шум водопадов беспокоит душу. Тем не менее, я этот путь полюбил, "и меня влечет что-то все вперед." А это "что-то" есть огонек Христа. Теперь я знаю, что Он, а не кто другой, показывает правильный путь к вечности. И Он Сам прежде человеков прошел по этому пути, отметив его праведной кровью, пролитой для всех и за всех грешников.
Дорогой друг! Я окончил свое повествование. Бог Сам свидетель, что я рассказал правду. И, если ты никогда не обращался ко Христу, как личному Спасителю, ты остаешься все еще грешником, обреченным на смерть. Но сегодня тебе открывается великая возможность принять Жизнь верою, как дар Бога и тогда ты будешь способен прославить Жизнедавца. Мой Господь да поможет тебе в этом.
Ему слава во веки!